огнем, мечом и кирпичом
зачем-то села писать. Не фик, и даже не ориджинал. Это не то, что я придумала. Это лишь хроники моей памяти о безумных днях. Втроем.
Холод утра забирается под куртку и свитер, замораживает кости изнутри. В шесть утра в Питере невыносимо холодно.
А ведь только второе сентября.
Ванда плетется рядом со мной. Перрон кажется бесконечным, мы пробираемся сквозь толпы приезжих, ежащихся от холода так же как и мы.
На моем плече всего лишь легкий рюкзак. У Ванды же тяжеленная сумка, и зачем она набрала столько одежды?! Мы же едем всего на четыре дня и вовсе не собираемся развлекаться. Как это глупо. Как это в ее духе. Она волочит ее по перрону и молча, одними губами ругается. Рыжие волосы спутаны и разбросаны по плечам, по черной коже ее куртки-пиджака. Утреннее хмурое солнце играет на них, высвечивая их странный цвет, который не вытравить даже хлоркой. Я помню свое желание обесцветить их, вылив ей на голову концентрат хлорида натрия, этот цвет мешает мне жить, но я знаю, что ничего из этого не выйдет.
Ванда непотопляема, как желтая подводная лодка. От нее не избавиться и я не могу просто так выкинуть ее из своей жизни.
....
Мы пересекаем вокзал и выходим в Питер.
Питер встречает нас хмурым осенним небом, гораздо более холодным и пронзительным, чем в Москве. Я невольно запоминаю именно это небо, потому что сначала Питер кажется всего лишь частью Москвы, которую я не видела раньше.
....
Я знаю, что я привыкну к этому: к новой, ужасно, абсурдно, дико самоуверенной и эгоистичной Ванде, к ее поведению дешевой шлюшки, которая воображает себя женщиной-вапм, потому что знаю, что на самом деле ей все еще плохо, и что она боится не меньше старого, и что это лишь маска, и что виною этому я.
Я не хочу это вспоминать. Я не могу нести ответственность за ее нравственность ежесекундно. Я не должна.
Я просто привыкну и пережду, пока она перебесится. Мы ведь только-только помирились.
Мы доходим до автобуса. Ден послушно несет ее сумку и меня это раздражает: каким бы придурком он не был, он не заслуживает такого обращения с собой. Я не понимаю и понимаю одновременно, почему он ведется. Он меня раздражает и заставляет думать о себе. Я злюсь, потому что мои мысли направлены на него против моей воли. И потому что то, что происходит между ними сейчас, я предугадала еще вчера, в Москве.
....
Первая наша остановка на набережной, напротив Зимнего Дворца. Я фоткаю все, что можно, я хочу запечатлеть все это в своей памяти. Серая, тяжелая свинцовая вода Невы под таким же небом. Серые камни набережной. Зимний Дворец вдалеке.
И я с Деном, который неожиданно обнимает меня за плечо. Я счастлива, я удивлена, мне так хорошо. Я забываю про все то невыносимо долгое время, что провела без его прикосновений, я забываю про то, что не люблю его, про то, что у меня есть парень и про то, что это всего лишь фотография.
Ванда щелкает вспышкой, и каким-то шестым чувством я понимаю, что игра началась.
Потом я буду ненавидеть и прятать эту фотку. От себя.
Всего лишь отрывки. Но мне это нужно. Я не понимаю, зачем.
Может, для того что бы не сойти с ума?
Холод утра забирается под куртку и свитер, замораживает кости изнутри. В шесть утра в Питере невыносимо холодно.
А ведь только второе сентября.
Ванда плетется рядом со мной. Перрон кажется бесконечным, мы пробираемся сквозь толпы приезжих, ежащихся от холода так же как и мы.
На моем плече всего лишь легкий рюкзак. У Ванды же тяжеленная сумка, и зачем она набрала столько одежды?! Мы же едем всего на четыре дня и вовсе не собираемся развлекаться. Как это глупо. Как это в ее духе. Она волочит ее по перрону и молча, одними губами ругается. Рыжие волосы спутаны и разбросаны по плечам, по черной коже ее куртки-пиджака. Утреннее хмурое солнце играет на них, высвечивая их странный цвет, который не вытравить даже хлоркой. Я помню свое желание обесцветить их, вылив ей на голову концентрат хлорида натрия, этот цвет мешает мне жить, но я знаю, что ничего из этого не выйдет.
Ванда непотопляема, как желтая подводная лодка. От нее не избавиться и я не могу просто так выкинуть ее из своей жизни.
....
Мы пересекаем вокзал и выходим в Питер.
Питер встречает нас хмурым осенним небом, гораздо более холодным и пронзительным, чем в Москве. Я невольно запоминаю именно это небо, потому что сначала Питер кажется всего лишь частью Москвы, которую я не видела раньше.
....
Я знаю, что я привыкну к этому: к новой, ужасно, абсурдно, дико самоуверенной и эгоистичной Ванде, к ее поведению дешевой шлюшки, которая воображает себя женщиной-вапм, потому что знаю, что на самом деле ей все еще плохо, и что она боится не меньше старого, и что это лишь маска, и что виною этому я.
Я не хочу это вспоминать. Я не могу нести ответственность за ее нравственность ежесекундно. Я не должна.
Я просто привыкну и пережду, пока она перебесится. Мы ведь только-только помирились.
Мы доходим до автобуса. Ден послушно несет ее сумку и меня это раздражает: каким бы придурком он не был, он не заслуживает такого обращения с собой. Я не понимаю и понимаю одновременно, почему он ведется. Он меня раздражает и заставляет думать о себе. Я злюсь, потому что мои мысли направлены на него против моей воли. И потому что то, что происходит между ними сейчас, я предугадала еще вчера, в Москве.
....
Первая наша остановка на набережной, напротив Зимнего Дворца. Я фоткаю все, что можно, я хочу запечатлеть все это в своей памяти. Серая, тяжелая свинцовая вода Невы под таким же небом. Серые камни набережной. Зимний Дворец вдалеке.
И я с Деном, который неожиданно обнимает меня за плечо. Я счастлива, я удивлена, мне так хорошо. Я забываю про все то невыносимо долгое время, что провела без его прикосновений, я забываю про то, что не люблю его, про то, что у меня есть парень и про то, что это всего лишь фотография.
Ванда щелкает вспышкой, и каким-то шестым чувством я понимаю, что игра началась.
Потом я буду ненавидеть и прятать эту фотку. От себя.
Всего лишь отрывки. Но мне это нужно. Я не понимаю, зачем.
Может, для того что бы не сойти с ума?